Алиса, уж простите, но буду неприкрыто Вас игнорить, поскольку Вы свернули немного не туда и не вовремя.
Замок щелкнул дважды. На фоне общей библиотечной тишины он прозвучал на удивление чисто и отчетливо, легко вылущиваясь из ее ровного фона. За то время, что Арон провел здесь, ожидая прибытия связного, он самы поразительно проникся здешней тишиной; не такой мертвой как на кладбищах, или хрупкой, пугливой, как в отделениях для тяжелобольных, а спокойной и размеренной, словно в спальне счастливых супругов. Буквально кожей ощущал ее ласковое касание. Не напрягающей, тишайшей тишины. Поэтому даже для самого агента Линча звук проворачиваемого в замке ключа и щелканье выдвигающегося из паза язычка был словно две глубокие царапины на гладкой эмалированной поверхности библиотечной атмсоферы, которую навевало огромное количество книг, высокие потолки и полнейшее отсутствие любых намеков на то, что где-то за этими стеллажами продолжает жить и шуметь остальной мир.
В тот момент, когда Арон провернул ключ, мир окончательно растворился за стенами библиотеки, смазался, как мокрые чернила, оставив только безопасную зону внутри читального зала, где существовали только они двое, в прежней форме и собственном облике.
Линч вытащил из скважины ключ и сунул его в карман брюк. Он посмотрел на парня, устроившегося с книгой за одним из многочисленных пустующих столов, бегло осмотрел его на наличие предметов, запрещенных к использованию в читальном зале, и после этого направился к нему, обходя столы и стулья.
В полумраке, царившем за пределами безопасной зоны, создаваемой настольными лампами под характерными зелеными абажурами, было сложно рассмотреть лицо агента Линча. Особенно глаза, именно они были самым интересным элементом его внешности.
- Добрый вечер, Хас. - поздоровался Арон, усаживаясь напротив него. Стул под Линчем скрипнул ножками по паркетному полу, когда тот пододвинулся ближе к столу, однако Линч все равно оставался за пределами освещенного круга, словно боялся получить ожоги. В поведении агента можно было уловить определенную тенденцию, которая прослеживалась в манерах всех работников специальных служб, делая их словно родственниками. Братьями от одной матери. Арон хорошо видел лицо парня, рельефно выделяемое тенями от неровного света лампы, а главное, его глаза. В глазах пневматиков вообще сложно хоть что-то прочитать, поскольку заглядывать в них лишний раз не стоит. У обычны людей это зеркало души, а у пневматиков же - словно старый проектор с множеством старых, потрескавшихся слайдов из пыльной коробки, которую кто-то очень давно залепил клейкой лентой и приписал сверху толстым маркером "НЕ ОТКРЫВАТЬ ДО".
"Сегодня мы с Вами, дорогие телезрители, в нашем шоу просмотрим ранее не вскрываемые Хасео-Слайды о жизни, кого бы Вы думали? - наступает интригующая пауза, во время которой Герман Дитрих, неизменный Герман в своем золотистом пиджаке и красной бабочке, чем-то похож из-за нее на Белу Лугоши в своих фильмах, делает широкий пасс фокусника на большо экран за своей спиной, и на нем появляется первый слайд, обычно, ни о чем не говоривший. Но дающий шанс зрителям понять самим, о чем пойдет речь этим вечером в его шоу. - Да, мне правильно подсказывают из зала, эти слайды посвящены вампирам. Да-да, тем самым вампирам, друзья, которые летают по ночам, пьют кровь и снимаются в дешевых фильмах Уве Болла, хотя сам мистер Болл, увы, никак не встретится с ними хоть раз."
Но Арон не сидел в зрительском кресле "Шоу Субботнего Вечера", и Хасео-Слайды попали в руки прямо к нему, а не к Герману Дитриху в его идиотской бабочке, и дурацким произношением слова "думали", с растягиванием "у", словно подражая боксерскому рефери. Сегодня он будет их смотреть в индивидуальном порядке, пока весь мир живет где-то там, среди неверных форм и пятен размытых чернил за стенами библиотеки.
Надпись на коробке "НЕ ОТКРЫВАТЬ ДО" давала карт-бланш. Каждый, у кого есть маркер, мог сам на свое усмотрение дописать нужную ему дату и даже время, согласно часовому поясу Дюссельфолда, или же, какого было угодно. Но у Арона было нечто лучше, чем просто маркер на спирту, резко пахнущий и плохо смывающийся фломастер-толстяк.
В кругу света на столе появились руки Линча, лежащие на книге в твердом темном переплете, изукрашенном лишь золотыми вензелями. Ладони лежали так, что ни названия, ни автора не было видно, лишь золотые кончики витиеватого орнамента, мягко отражающие электрический свет. От этого они словно горели на темном фоне обложки. Так, если бы кто-то залили тонкие струйки золота в вытравленную форму.