Карл смотрел в боковое окно, сидя неподвижно, словно манекен на краш-тесте; в зеркальном на фоне ночной темноты стекле отражалась та часть его лица, на которую падало скудное освещение салона, еще больше обостряя его черты и один глаз, слегка отсвечивая стально-серым, когда по машине скользили лучи встречных фар или фонарных столбов. Скримм разговаривала с ним, точно так же, кк и он, не глядя на собеседника, хотя, может быть, Карл ошибался, и сейчас ее прекрасные глаза, не следя за дорогой, внимательно изучают в нем каждый сантиметр, словно стараясь запечатлеть те перемены, которые оставили на нем двадцать лет сна, будто на самом деле, он был в другом измирении, где за двадцать земных лет прошло много столетий. Но Карл слишком хорошо знал жену, чтобы повернуть голову и проверить, куда она смотрит - она говорила с ним, и этого было достаточно, чтобы слушать ее голос и анализировать ее слова, не пропуская их мимо ушей. Карл глядел в окно на проносящиеся мимо столбы, почтовые ящики, хотя на самом деле он смотрел в свой собственный серый глаз, отражающийся в темном стекле, будто он мог помочь ему уличить себя самого во лжи или хоть малой крапли фальши. Нет, после резко прерванного сна становишься искренним, как никогда.
- Have love! - гаркнуло из динамиков, когда пальцы Карла коснулись регулятора. Это был совершенно неосознанный жест, продолжая все так же смотреть себе в глаза, вернее в глаз, вампир совершил попытку все же погрузиться в свои мысли об Изабелле. Скримм, быть может полагает, что ему по барабану то, что дочь украли незадолго после его ухода в Тень, дождались его сна и потом только напали, всадили нож в спину спящего, а он и бровью не повел. Эта чертова женщина высказывает ему то, о чем целых двадцать лет ни сном ни духом, двадцать лет, которые они не делали ничего, хотя могли точно так же вывести его из сна, как сейчас. Но они ждали двадцать лет.
Whoa, baby will travel,
Woah, baby will travel,
I said if you need loving then-
I'll travel
Он успокоился так же внезапно, как и вскипел. Не поворачивая голову, он выключил радио, тем самым все же выдав бурю, которая секунду назад бушевала в нем - пальцы крутанули регулятор так резко и с достаточной силой, чтобы внутри что-то хрустнуло и звук исчез совсем. В салоне слегка запахло горелым пластиком и испорченной электроникой. Но все же в агонии билась последняя мысль, самая живучая.
Почему вы меня не разбудили сразу? Чего ждали? Манны с неба?
- Траур? - негромко переспросил он. Теперь глаза Карла смотрели на дорогу впереди себя, так что, если бы Скримм захотела на него взглянуть, то увидела бы лишь профиль. - Двадцать лет ты носила траур, а я лежал в этой ультрасовременной коробке, пока наша дочь... - он глубоко вдохнул воздух, его тонкие ноздри затрепетали, словно ему стоило больших трудов совладать с собой. - Тогда почему я сейчас здесь, а не лежу в доме Бльтазара? Если прошуло и так двадцать лет, то чего бы уж не оставить меня еще на тридцать, какая уж теперь разница? Ее похитители уже и так старички считай что, а потом бы они уже на ладан дышали, если б не померли от старости? - он наконец повернулся к ней, и его губы растянулись в кривой ломаной усмешке. - Люди украли дочь древнего. Какая ирония.
Карл чувствовал, что его спокойствие основательно пошатнулось. Если Скримм скажет еще хоть слово, оно окончательно рухнет со своих скрипучих ножек. Он знал, что она чувствует. Чувствовал отчаянье кожей, словно сырой воздух старого подвала, будто оно оседало на ткани его костюма крошечными капельками конденсата, цепляясь за микроскопические волоконца.
Оставшуюся дорогу он молчал. Это был пока что единственный способ держать накатывающее бешенство в узде.
Аэропорт
